Новое публичное управление

КАРЛ ШМИТТ

(11.07.1888 – 07.04.1985)

немецкий юрист и политический философ

 

Основные работы

Политическая теология

Левиафан в учении о государстве Т. Гоббса

Эпоха деполитизаций и нейтрализаций

Духовно-историческое состояние

современного парламентаризма

 

 

 

 

 

Карл Шмитт о понятии государства

Понятие государства предполагает понятие полити­ческого. Согласно сегодняшнему словоупотреблению, госу­дарство есть политический статус народа, организованного в территориальной замкнутости. Таково предварительное описание, а не определение понятия государства. Но здесь, где речь идет о сущности политического, это определение и не требуется. Государство по смыслу самого слова и по своей исторической явленности есть особого рода состояние народа, именно такое состояние, которое в решающем случае оказывается наиважнейшим, а потому в противоположность многим мыслимым индивидуальным и коллективным статусам это просто статус, статус как таковой. Большего первоначально не скажешь. Оба призна­ка, входящие в это представление: статус и народ, — получа­ют смысл лишь благодаря более широкому признаку, т. е. политическому, и, если неправильно понимается сущность политического, они становятся непонятными.

 

Карл Шмитт о понятии политического

Определить понятие политического можно, лишь об­наружив и установив специфически политические категории. Ведь политическое имеет свои собственные критерии, на­чинающие своеобразно действовать в противоположность различным, относительно самостоятельным предметным об­ластям человеческого мышления и действования, в особен­ности в противоположность моральному, эстетическому, экономическому. Поэтому политическое должно заключать­ся в собственных последних различениях, к которым может быть сведено все в специфическом смысле политическое действование. Согласимся, что в области морального последние различения суть «доброе» и «злое»; в эстетическом — «пре­красное» и «безобразное»; в экономическом — «полезное» и «вредное» или, например, «рентабельное» и «нерентабель­ное». Вопрос тогда состоит в том, имеется ли также особое, иным различениям, правда, не однородное и не аналогичное, но от них все-таки независимое, самостоятельное и как та­ковое уже очевидное различение как простой критерий поли­тического и в чем это различение состоит.

Специфически политическое различение, к которому мо­жно свести политические действия и мотивы,— это различе­ние друга и врага. Оно дает определение понятия через критерий, а не через исчерпывающую дефиницию или сообще­ние его содержания. Поскольку это различение невыводимо из иных критериев, такое различение применительно к поли­тическому аналогично относительно самостоятельным крите­риям других противоположностей: доброму и злому в мо­ральном, прекрасному и безобразному в эстетическом и т. д. Во всяком случае оно самостоятельно не в том смысле, что здесь есть подлинно новая предметная область, но в том, что его нельзя ни обосновать посредством какой-либо одной из иных указанных противоположностей или же ряда их, ни свести к ним. Если противоположность доброго и злого просто, без дальнейших оговорок не тождественна противо­положности прекрасного и безобразного или полезного и вредного и ее непозволительно непосредственно редуциро­вать к таковым, то тем более непозволительно спутывать или смешивать с одной из этих противоположностей противопо­ложность друга и врага. Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень интенсив­ности соединения или разделения, ассоциации или диссоциа­ции; это различение может существовать теоретически и прак­тически независимо от того, используются ли одновременно все эти моральные, эстетические, экономические или иные различения. Не нужно, чтобы политический враг был мораль­но зол, не нужно, чтобы он был эстетически безобразен, не должен он непременно оказаться хозяйственным конкурен­том, а может быть, даже окажется и выгодно вести с ним дела. Он есть именно иной, чужой2, и для существа его довольно и того, что он в особенно интенсивном смысле есть нечто иное и чуждое, так что в экстремальном случае возможны конфли­кты с ним, которые не могут быть разрешены ни предприня­тым заранее установлением всеобщих норм, ни приговором «непричастного» и потому «беспристрастного» третьего.

 

Карл Шмитт о понятиях «друг» и «враг»

Понятия «друг» и «враг» следует брать в их конкрет­ном, экзистенциальном смысле, а не как метафоры или сим­волы; к ним не должны подмешиваться, их не должны осла­блять экономические, моральные и иные представления, и менее всего следует понимать их психологически, в частно-индивидуалистическом смысле, как выражение приватных чувств и тенденций. «Друг» и «враг» — противоположности не нормативные и не «чисто духовные». Либерализм, для которого типична дилемма «дух — экономика» (более по­дробно рассмотренная ниже в разделе восьмом), попытался растворить врага со стороны торгово-деловой в конкуренте, а со стороны духовной в дискутирующем оппоненте. Конеч­но, в сфере экономического врагов нет, а есть лишь конкурен­ты; в мире, полностью морализованном и этизированном, быть может, уже остались только дискутирующие оппонен­ты. Все равно, считают ли это предосудительным или нет, усматривают ли атавистический остаток варварских времен в том, что народы реально подразделяются на группы друзей и врагов, или есть надежда, что однажды это различение исчезнет с лица земли; а также независимо от того, хорошо ли и правильно ли (по соображениям воспитательным) выду­мывать, будто врагов вообще больше нет, — все это здесь во внимание не принимается. Здесь речь идет не о фикциях и нормативной значимости, но о бытийственной действи­тельности и реальной возможности этого различения. Мож­но разделять или не разделять эти надежды и воспитатель­ные устремления; то, что народы группируются по проти­воположности «друг — враг», что эта противоположность и сегодня действительна и дана как реальная возможность каждому политически существующему народу, — это ра­зумным образом отрицать невозможно.

 

Карл Шмитт о политических противоречиях

Политическая противоположность — это противопо­ложность самая интенсивная, самая крайняя, и всякая кон­кретная противоположность есть противоположность поли­тическая тем более, чем больше она приближается к крайней точке, разделению на группы «друг — враг». Внутри госу­дарства как организованного политического единства, ко­торое как целое принимает для себя решение о друге и враге, наряду с первичными политическими решениями и под защи­той принятого решения возникают многочисленные вторич­ные понятия о «политическом». Сначала это происходит при помощи отождествления политического с государственным. Результатом такого отож­дествления оказывается, например, противопоставление «го­сударственно-политической» позиции партийно-полити­ческой или же возможность говорить о политике в сфере религии, о школьной политике, коммунальной политике, со­циальной политике и т. д. самого государства. Но и здесь для понятия политического конститутивны противоположность и антагонизм внутри государства (разумеется, релятивированные существованием государства как охватывающего все противоположности политического единства). Наконец, раз­виваются еще более ослабленные, извращенные до паразитарности и карикатурности виды «политики», в которых от изначального разделения на группы «друг — враг» остается уже лишь какой-то антагонистический момент, находящий свое выражение во всякого рода тактике и практике, кон­куренции и интригах и характеризующий как «политику» самые диковинные гешефты и манипуляции. Но вот то, что отсылка к конкретной противоположности содержит в себе существо политических отношений, выражено в обиходном словоупотреблении даже там, где уже полностью потеряно сознание «серьезного оборота дел».

 

Карл Шмитт о войне

Война как самое крайнее политическое средство вскры­вает лежащую в основе всякого политического представле­ния возможность этого различения друга и врага и потому имеет смысл лишь до тех пор, пока это представление реаль­но наличествует или по меньшей мере реально возможно в человечестве. Напротив, война, которую ведут по «чисто» религиозным, «чисто» моральным, «чисто» юридическим или «чисто» экономическим мотивам, была бы противна смыслу. Из специфических противоположностей этих облас­тей человеческой жизни невозможно вывести разделение по группам друзей и врагов, а потому и какую-либо войну тоже. Войне не нужно быть ни чем-то благоспасительным, ни чем-то морально добрым, ни чем-то рентабельным; ныне она, вероятно, ничем из этого не является. Этот простой вывод по большей части затуманивается тем, что религиоз­ные, моральные и другие противоположности усиливаются до степени политических и могут вызывать образование бое­вых групп друзей или врагов, которое имеет определяющее значение. Но если дело доходит до разделения на такие боевые группы, то главная противоположность больше уже не является чисто религиозной, моральной или экономиче­ской, она является противоположностью политической. Воп­рос затем состоит всегда только в том, наличествует ли такое разделение на группы друзей и врагов как реальная возмож­ность или как действительность или же его нет независимо от того, какие человеческие мотивы оказались столь сильны, чтобы его вызвать.

 

Карл Шмитт о политических противоположностях

Всякая противоположность — религиозная, моральная, экономическая или этническая — превращается в противопо­ложность политическую, если она достаточно сильна для того, чтобы эффективно разделять людей на группы друзей и врагов. Политическое заключено не в самой борьбе, ко­торая опять-таки имеет свои собственные технические, психо­логические и военные законы, но, как сказано, в определя­емом этой реальной возможностью поведении, в ясном по­знании определяемой ею собственной ситуации и в задаче правильно различать друга и врага. Религиозное сообщество, которое как таковое ведет войны, будь то против членов другого религиозного сообщества, будь то иные, есть — помимо того что оно является сообществом религиозным — некое политическое единство. Оно является политической величиной даже тогда, когда лишь в негативном смысле имеет возможность влиять на этот чрезвычайно важный процесс, когда в состоянии препятствовать войнам путем запрета для своих членов, т. е. решающим образом отрицать качества врага за противником. То же самое относится к ба­зирующемуся на экономическом фундаменте объединению людей, например промышленному концерну или профсо­юзу. Так же и «класс» в марксистском смысле слова переста­ет быть чем-то чисто экономическим и становится величиной политической, если достигает этой критической точки, т. е. принимает всерьез классовую «борьбу», рассматривает клас­сового противника как действительного врага и борется про­тив него, будь то как государство против государства, будь то внутри государства, в гражданской войне. Тогда действи­тельная борьба необходимым образом разыгрывается уже не по экономическим законам, но наряду с методами борьбы в узком, техническом смысле имеет свою политическую необ­ходимость и ориентацию, коалиции, компромиссы и т. д.

 

Карл Шмитт о силе политического

Политическое может извлекать свою силу из различных сфер человеческой жизни, из религиозных, экономических, моральных и иных противоположностей; политическое не означает никакой собственной предметной области, но толь­ко степень интенсивности ассоциации или диссоциации лю­дей, мотивы которых могут быть религиозными, националь­ными (в этническом или в культурном смысле), хозяйствен­ными или же мотивами иного рода, и в разные периоды они влекут за собой разные соединения и разъединения. Реальное разделение на группы друзей и врагов бытийственно столь сильно и имеет столь определяющее значение, что неполити­ческая противоположность в тот самый момент, когда она вызывает такое группирование, отодвигает на задний план свои предшествующие критерии и мотивы: «чисто» религиоз­ные, «чисто» хозяйственные, «чисто» культурные — и ока­зывается в подчинении у совершенно новых, своеобразных и с точки зрения этого исходного пункта, т. е. «чисто» ре­лигиозного, «чисто» хозяйственного или иного, часто весьма непоследовательных и «иррациональных» условий и выводов отныне уже политической ситуации. Во всяком случае груп­пирование, ориентирующееся на серьезный оборот дел, явля­ется политическим всегда. И потому оно всегда есть наиваж­нейшее разделение людей на группы, а потому и полити­ческое единство, если оно вообще наличествует, есть наиважнейшее «суверенное» единство в том смысле, что по самому понятию именно ему всегда необходимым образом должно принадлежать решение относительно самого важ­ного случая, даже если он исключительный.

 

Карл Шмитт о плюрализме мира государств

Из категориального признака политического следует плюрализм мира государств. Политическое единство пред­полагает реальную возможность врага, а тем самым и дру­гое, сосуществующее политическое единство. Поэтому на Земле, пока вообще существует государство, есть много го­сударств и не может быть обнимающего всю Землю и все человечество мирового «государства». Политический мир — это не универсум, а плюриверсум. Политическое единство по своему существу не может быть универсальным, охва­тывающим все человечество и весь мир единством. Если различные народы, религии, классы и другие группы обита­ющих на Земле людей окажутся в целом объединены таким образом, что борьба между ними станет немыслимой и не­возможной, то и гражданская война внутри охватывающей всю Землю империи даже как нечто возможное никогда уже не будет фактически приниматься в расчет, т. е. различение друга и врага прекратится даже в смысле чистой эвентуальности, тогда будут лишь свободные от политики мировоззре­ние, культура, цивилизация, хозяйство, мораль, право, искус­ство, беседы и т. д., но не будет ни политики, ни государства. Наступит ли, и если да, то когда, такое состояние на Земле и в человечестве, я не знаю. Но пока его нет. Предполагать его существующим было бы бесчестной фикцией. И весьма недолговечным заблуждением было бы мнение, что ныне (поскольку война между великими державами легко перерас­тает в мировую войну) окончание войны должно представ­лять собой мир во всем мире и тем самым идиллическое состояние полной и окончательной деполитизации.